Трагедия деревни. Трагедия деревни шауличи. Почему сожгли Хатынь

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Константин Гапоненко
ТРАГЕДИЯ
ДЕРЕВНИ
МИДЗУХО

Человечество постоянно делает одну и ту же ошибку, считая, что одни его части лучше или хуже других.

Бертран Рассел

Приехал я на Сахалин в сентябре 1951 года. Здесь получил профессию учителя и значительную часть своей трудовой жизни провел в стенах небольшой Пятиреченской восьмилетки, где преподавал историю. В меру своих сил и способностей я помогал детям познакомиться с историей Греции, Рима, средневековой Европы, уразуметь процессы, способствующие становлению государства Российского.

То была старина, а за окнами школы, несмотря на эпоху застоя, шла быстротекущая жизнь. Мы приобщались к важнейшим событиям поселка, района, области, страны, записывали воспоминания людей старшего поколения. В школе возник даже небольшой музей, куда ребята приносили различные экспонаты. Особенно повезло разделу, посвященному короткой августовской войне 1945 года. Мы не раз выезжали на Камышовый перевал, на станцию Николайчук, где шли скоротечные бои, бродили по сопкам, раскапывали старые японские окопы, пополняя найденными гильзами и поржавевшими стволами винтовок стенды. В самом Пятиречье от той войны остались в нескольких местах солдатские могилы. Позже там установили памятник, а мы посадили деревья. Теперь там качают вершинами высокие ели и сосны.

К нам приходили и даже приезжали с материка участники боев, первые переселенцы, рассказывали, как обустраивались тут на новом месте, как соседствовали с японцами и корейцами. Интересное время тогда было на Сахалине!

Иногда я делал публикации о наших краеведческих новостях в городской газете. Видимо, поэтому в 1987 году мне предоставили возможность познакомиться с материалами о трагедии, случившейся в деревне Мидзухо летом сорок пятого года, когда в Маока (сейчас это город Холмск) высадился советский десант и начал продвижение в глубь острова. Мидзухо от нашего Пятиречья всего в двадцати километрах. На мой рабочий стол легли три объемистых тома следствия и суда над виновниками трагедии. Чем внимательнее я с ними знакомился, тем больше вопросов вставало передо мной. Сначала я взялся воссоздать картину событий, для чего сухой стиль протоколов пришлось переложить на разговорный язык. При этом я не отступал от документов, а там, где документы оказывались убедительнее, уступал им место. А вот объяснить истоки и причины трагедии оказалось затруднительно. К стыду, обнаружилось, что о Корее и корейцах, с которыми я живу бок о бок много лет, я мало что знаю.

В былые годы учебные классы Пятиреченской восьмилетки посещало немало детей корейской национальности, с их родителями у нас складывались нормальные отношения. Я заимел среди них добрых знакомых, хороших соседей, личных друзей, некоторые стали мне людьми дорогими и близкими. Бывало, я пытался проникнуть в их историю, но они решительно отмахивались от моих вопросов.

У корейцев вырастало поколение за поколением, не знающее родного языка, родной письменности, своей истории. Принято было считать, что корейцы у нас в стране нашли свою вторую родину. Чем больше они становились советскими, тем меньше нуждались в думах о прародине. Молодежь поступала в училища, техникумы, вузы, дипломы позволяли устраиваться на работу по специальности, энергия и предприимчивость выдвигали их на руководящие должности. Учителя, врачи, агрономы, зоотехники, инженеры, моряки, рыбаки, нефтяники, шахтеры – нет отрасли народного хозяйства, где бы не было толковых специалистов из числа корейцев.

Между тем в стране произошли разительные перемены, наладились тесные связи с Республикой Корея, в школах и вузах стали изучать корейский язык, историю страны. Нашлись спонсоры, профинансировавшие издание моей книги. С той поры прошло двадцать лет. Что-то в том издании меня не удовлетворило, и потребность в переработке стала необходимостью.

За дело взялся «Смерш»

Командование 2-го Дальневосточного фронта, чьи войска освободили Южный Сахалин в 1945 году, уже осенью столкнулось с массой трудностей. Нам досталась значительная территория, на которой было проложено семьсот километров железнодорожных путей, в крупных населенных пунктах построено девять бумажных фабрик, в сопках пробурены шахты, из чрева которых извлекали свыше полутора миллионов тонн угля в год. Работали деревообрабатывающие комбинаты, мебельные фабрики, консервные, кирпичные, мыловаренные заводы, механические мастерские, вдоль побережья размещалась уйма мелких предприятий, а по распадкам группировались крестьянские дома. Требовалось, чтобы предприятия работали, учреждения функционировали, в крестьянских хозяйствах осуществлялся уход за скотом, дети обучались в школах, врачи лечили больных. Между тем в наличии имелось лишь японское гражданское население, до смерти напуганное вторжением войск армии-победительницы.

И наши весьма настороженно относились к японцам. Соответствующие органы были убеждены, что японское командование оставило на Южном Сахалине широко разветвленную резидентуру. И совсем не случайно ночные пожары омрачали золотую сахалинскую осень. С наступлением зимы чаще заполыхало в жилых домах, на промышленных предприятиях.

Архивы сохранили протоколы совещаний, на которых обсуждались острейшие проблемы повышения бдительности. 28 февраля 1946 года на собрании партактива Маокского района начальник отдела НКВД тов. Румянцев наставлял присутствующих: «Некоторая часть японцев, бесспорно, враждебно настроена против нас, имеются случаи, когда японцы ведут себя вызывающе». Через месяц на закрытом совещании при начальнике гражданского управления области о бдительности заговорили громче. Левин, начальник гражданского управления города Хонто, предупреждал: «Вопрос бдительности очень остро стоит в условиях окружения японского населения, враждебно настроенного по отношению к нам… Мы ничем не гарантированы, что они в любое время не всадят нож в спину».

Однако, вчитываясь в документы того времени, испытываешь некоторое смущение. В выступлениях с мест не приводилось никаких конкретных примеров диверсионно-террористической деятельности, зато большинство ораторов говорили о массовых фактах хищения сетей, рыбопродукции нашими рабочими, жаловались, что военные ведут себя в отношении советских граждан как завоеватели, что среди наших работников нет настоящей дисциплины как на работе, так и в быту, что пьянство, картежная игра, хулиганство становятся настоящим бедствием. Сам Румянцев вынужден был признать: «Среди русского населения имеются факты проявления хулиганства, пьянства, мародерства, краж. У японцев забирают вещи, настраивают японцев против нас». Бросалось в глаза, что обстановка на местах складывалась исключительно благоприятно для всякого рода подрывной деятельности. Левин говорил, что банк в Хонто не охраняется. Непомнящий из Маока сетовал, что в городе на ночь остаются без охраны многие предприятия и учреждения. В городе Отиай, признавал Чумаченко, на охране объектов стоят японцы. Летынский из города Томари представил такую картину: на всех предприятиях имеется до шестисот человек японского инженерно-технического персонала, все делопроизводство ведется на японском языке, переводчиков нет, и кто знает, что они там пишут.

Удивительно: неохраняемый банк никто не ограбил, ни одно предприятие в Маока не пострадало от любителей наживы, томаринские инженеры не сговорились, чтобы вывести все предприятия из строя.

А пожары чаще всего случались из-за нашего разгильдяйства и пьянства. Хватил на ночь стакан неразведенного спирту, завалился спать с горящей папиросой, а потом выскакивает в исподнем на улицу (если успеет выскочить) и орет: «Политическая диверсия!» Разумеется, нельзя исключить вредительские поступки отдельных отчаянных голов, но в архиве не удалось найти ни одного дела о поджигателях.

Ночные пожары сорок пятого не раздули большого пламени партизанской войны на южном Сахалине. Не осуществились планы японской военщины, которая намеревалась поднять на вооруженную борьбу с советскими войсками резервистов, молодежные организации, «летучие отряды». Не пошло в ход оружие, припрятанное в тайниках. Не потрясли южный Сахалин крупные диверсии, не взлетели на воздух мосты, вокзалы, портовые сооружения. Южный Сахалин не стал ареной кровавой войны наподобие той, что потрясла Литву и Западную Украину. В новых условиях японцы проявили традиционное законопослушание, а наши – открытость, радушие, стремление обратить их в советскую веру, показать преимущества социалистического образа жизни. Немаловажную роль в этом сыграло одно очень важное обстоятельство: советские люди, как военные, так и гражданские, не питали к японцам враждебных чувств, какие питали к немецким оккупантам.

И вот в такой обстановке младшему лейтенанту контрразведки «Смерш»1 Кореневскому майор Горашов поручает одно весьма необычное дело. Чуткое ухо майора уловило тревожный слух: где-то в Маокском районе в августе сорок пятого года, в период наступления советских войск, японской полицией было вырезано несколько корейских семей. Сведения поступали из разных источников, они различались в деталях (по одним выходило, что злодеяния совершили военные, другие указывали на полицейских), но сходились в одном: в отношении какого-то количества корейцев преступление было совершено. Его следовало раскрыть и наказать виновных, а если последние успели скрыться, то событие предать огласке. Следует учитывать остроту момента: скоро начнется заседание Международного трибунала в Токио, где будут судить военных преступников Японии. Если обнаружится, что преступление совершили военные, то генералам предъявят и этот счет.

На то она и контрразведка, чтобы найти нужных людей, распутать самые запутанные нити, разгадать головоломные задачи, сделать вычисления. Только через несколько месяцев Кореневский выходит на результативные допросы. Дает показания Юн Ян Вон, крестьянин, родом из Кореи, 61 года от роду: «В конце февраля я поехал от рыбокомбината, где теперь работаю, в деревню Мидзухо за покупкой коровы. Там жил хороший знакомый – корейское имя у него Те Тен Фан. Дома его не оказалось, жена, японка Сато Мисако, сказала, что муж пропал еще в августе прошлого года. У нас не принято, чтобы женщина жила одна. Ее стали сватать за другого корейца в Маока. Улучив момент, я спросил ее, как же она выходит замуж, а вдруг муж жив? Тогда она призналась, что его убили. В августе, когда русские высадились в Маока,

1 Постановлением Государственного комитета обороны от 14 апреля 1943 года в системе Народного Комиссариата Обороны СССР было образовано Главное управление контр-разведки («Смерш» – «смерть шпионам»). После войны, в мае 1946 года, органы «Смерша» преобразовали в особые отделы и подчинили Министерству государственной безопасности. Все протоколы допросов свидетелей и участников трагедии оформлены на бланках управления контрразведки «Смерш» 2-го Дальневосточного фронта по приказу жандармов в Мидзухо убили всех корейцев. Еще в Мидзухо у меня был знакомый кореец Ямамото, но его я тоже не нашел. Спрашивал у старосты, у хозяина гостиницы, но они будто не знают, куда девался Ямамото, возможно, куда-то уехал. Но если бы он уехал, то продал бы свой дом в Маока, а там сейчас живут люди, которые дом не покупали. Да и куда мог уехать Ямамото, если у него была жена и пятеро детей?»

Откроем второй документ. Из протокола допроса свидетельницы Куриямы Акико, 1928 года рождения, жительницы деревни Мидзухо. Протокол составлен 13 июня 1946 года младшим лейтенантом Кореневским. «Когда я вернулась с сопок в свой дом, то обратила внимание, что в деревне не видно корейцев. Потом я узнала, что их убили. Узнала я так. В сентябре месяце я была на сенокосе, где рядом оказалась подруга Мичунэ Такако. Она рассказала, что слышала выстрел в селе в тот день, когда мы уходили в сопки. Я задумалась. Потом я слышала в доме отца Куриямы Китидзаемон разговор между японцем Киосукэ Дайсукэ и моим отцом в присутствии матери. Киосукэ Дайсукэ говорил: «Вот убили корейцев, а лучше было не убивать. Ошиблись». Отец мой сказал: «Да, убили корейцев без причины». Потом я еще раз слышала, как Киосукэ Дайсукэ спросил у отца: «Почему в деревне так много разговоров об убитых корейцах? Наверное ты рассказал?» Отец ответил, что он никому об этом не говорил… В октябре месяце к нам в дом пришел Какута Тиодзиро, вновь начался разговор об убитых корейцах. Я слышала, как Какута Тиодзиро сказал: «Не виноваты корейцы, зря их убили, плохое дело сделали». Отец поддержал его и сказал то же. Потом, когда мужчины ушли, моя мать Курияма Фумико рассказала, будто Какута Тиодзиро говорил, что убил корейца Нацукаву. Еще мать рассказала, как убили Нацукаву. Его ударили ножом в спину, он упал, стал говорить Какуте: «Я ничего плохого не сделал! Если я сделал плохое, то убейте меня. Но я не виноват!» Какута убил его… Хочу дополнить, что я сама видела на Какуте Тиодзиро костюм, который до убийства носил кореец Нацукава. Я сказала об этом Сато Мисако, жене Мацукавы. Та подтвердила, что это действительно костюм ее мужа, корейца Нацукавы. Потом Сато Мисако сказала, что видела свои два одеяла у японца Киосукэ Дайсукэ».

15 июня 1946 года тот же младший лейтенант Кореневский составил протокол допроса свидетеля Осинэй Иссио, 1928 года рождения, рабочего порта Маока, уроженца деревни Мидзухо. «Наша семья утром 22 августа эвакуировалась в деревню Тойосака. Туда же приехали вечером семьи Хасимото, Хосокавы. 23 августа приехало еще несколько семей. Мне Хасимото Сумиёси по секрету сказал: «Япония капитулировала потому, что среди корейцев много советских шпионов. Поэтому их убили в деревне Мидзухо». Далее Хасимото Сумиёси рассказал, что убивал он сам, а также Хосокава Хироси, Какута Тиодзиро, Морисита – имени его не знаю. Сколько убили корейцев и где их закопали, Хасимото не сказал, а я и не спросил. После Хасимото Сумиёси предупредил меня, чтобы я никому об этом не рассказывал».

Свидетельницу Хонду Миоко, 1927 года рождения, уроженку деревни Мидзухо, теперь жительницу Холмска, допрашивали оперуполномоченный МГБ по Южно-Сахалинску капитан Урмин и оперуполномоченный горотдела МГБ г. Холмска лейтенант Обидаев. Протокол от 30 июня 1946 года. «Вопрос: По каким причинам вы переехали в г. Холмск? Ответ: В Холмск я переехала потому, что в деревне Мидзухо мне оставаться было опасно. Там был убит мой муж, и я опасалась за свою жизнь. В июне 1945 года в деревне Мидзухо я вышла замуж за корейца Мацусита Дзиро. 21 или 22 августа он был убит потому, что по национальности был корейцем. Всего тогда было убито человек тридцать корейцев. Мне известны следующие: мой муж Мацусита Дзиро, двадцать девять лет, муж моей сестры Хонды Мисако – Нацукава Масао, двадцать семь лет, Ямамото, лет сорока, его жена, лет тридцати, их дети, сколько их было, не знаю. Вопрос: Кто принимал непосредственное участие в убийстве корейцев? Ответ: Говорят, что собирал всех корейцев в одно место полицейский Исэда, а убивали Какута Тиодзиро, Киосукэ Дайсукэ, Нагаи Котаро, Хосокава Такеси, Чиба Моити, Хосокава Хироси. Вопрос: Каким образом вы узнали об убийстве мужа и других корейцев? Ответ: Когда я вернулась домой, то мужа не было. Не было и мужа моей сестры Мисако. В доме было все разбросано и не оказалось одной постели и двух плащей мужа. Я принялась искать мужа, но его нигде не оказалось. Примерно 26 августа утром к нам зашел Какута Тиодзиро и сказал мне, что мой муж вместе со всеми корейцами взят жандармами и отправлен на автомашине в неизвестном направлении. Затем поочередно в этот же день заходили Хосокава Хироси и Морисита и говорили то же самое. Какута меня предупредил, чтобы я никого ни о чем не спрашивала и никому ничего не говорила. Об убийстве моего мужа сказала мне Курияма Акико. Его убили на поле, принадлежащем ее отцу Курияме Китидзаемон. Курияма Акико просила меня, чтобы я никому не говорила, откуда я узнала об убийстве моего мужа».

Того же 30 июня начальник Холмского горотдела МГБ майор Горашов допросил свидетельницу Хонду Мисако. «Я выехала из Мидзухо потому, что после убийства мужа жителями этой деревни мне стало горько и мучительно. Спустя один месяц после убийства мужа у меня родилась дочь. Поскольку у меня к мужу была большая привязанность, мне оставаться там было мучительно… Дополняю, что во время возвращения из поселка Урасима в Мидзухо я лично сама видела, как в обратном направлении, то есть в горы, шли две кореянки, мать и дочь, фамилии их я не знаю. За ними шли пятеро японцев, двое мне известны: Хосокава Такеси, лет семнадцати, и Судзуки Масаиоси, того же возраста. Куда они вели женщин, не знаю. Помню только, что женщины шли впереди, а японцы сзади, было видно, что вели они кореянок как задержанных. Возможно, что мать и дочь были убиты указанными японцами. Во всяком случае, проживая в Мидзухо до мая 1946 года, этих кореянок я больше не видела».

Наконец к майору Горашову 4 июля вызвали Судзуки Харуо, который с октября 1945 года был назначен новыми властями старостой деревни Мидзухо. Протокол зафиксировал: «Судзуки Харуо, 1910 года рождения, уроженец деревни Секигава, уезда Умма, префектуры Эхима, о. Сикоку, образование одиннадцать классов, женат, трое детей. Вопрос: Кто являлся организатором убийства корейцев в деревне Мидзухо? Ответ: На этот вопрос я точно ответить не могу. Предполагаю, что организатором был Морисита Ясуо. В 1945 году, еще до начала военных действий между СССР и Японией, в Мидзухо, на родину, он вернулся из армии. Когда между СССР и Японией началась война, Морисита пришел ко мне в дом и выразил мысль, что среди нас, японцев, имеется много корейцев, которые нас в любой момент могут выдать русским. Корейцы могут шпионить за нами, поэтому их необходимо уничтожить. Я ответил ему, что Япония фактически побеждена и думать об этом в настоящее время не стоит. 21 августа Морисита Ясуо приехал ко мне верхом на лошади примерно в 9-10 часов утра. У меня в это время находились односельчане Митани Харуми и Умэмото Нагуано. Морисита снова заявил, что среди нас имеются такие люди, которые с приходом русских будут нас предавать, при этом он назвал корейца Хирояма и его товарищей. Я спросил у Мориситы, имеются ли у него факты против Хироямы. Морисита ответил, что пока подобных фактов нет, но с приходом Красной Армии они могут иметь место, поскольку будто бы Хирояма является советским шпионом и выдаст русским местонахождение наших семей. Присутствующие при разговоре Митани Харуми и Умэмото Нагуано поддержали мнение о том, что затевать убийство не следует. Вопрос: Значит, вы были осведомлены о предстоящем убийстве корейцев? Ответ: Я не был уверен, что Морисита приведет свой план в действие».

Август на Сахалине – самая благодатная пора. Ветры утихли, облака уплыли за горизонт, солнце хоть и выкатывается на небесную сферу с опозданием, но печет со всей силой.

В один из таких дней 1946 года по дороге, ведущей из Южно-Сахалинска в глубь острова, ехали три машины: впереди – «виллис», за ним гремел железными бортами «студебеккер», крытый тентом, поодаль, чтобы не глотать пыль, бежал второй «виллис». Преодолев два перевала, машины покатили по неширокой долине, где там и сям были разбросаны домики с широкими окнами, крытые квадратиками жести. У каждого домика стояли две круглые силосные башни, небольшие, словно игрушечные, а дальше простирались лоскуты огородов: ждали второго укоса клевера, млела под солнцем уже отцветшая картофельная ботва, наливалась соком под густой темно-зеленой кроной сахарная свекла, полнели пышные вилки капусты, кое-где блестела стерня, видимо, какие-то злаки уже скосили. Повсюду видны были плоды упорного крестьянского труда. Каждый японец знал, что надо заблаговременно управиться с огородиной, заполнить силосные башни, запастись сеном, привезти топливо – уже в октябре пойдут дожди, подкрадутся заморозки, а там нагрянет зима, из-за хребтов подуют свирепые ветры, и долины надолго укроются толщами снега. Надо спешить, используя каждую минуту погожего дня. А тут снова военные, снова на окраине поселка, где за густым рядом лиственниц расположена школа, стоит навытяжку староста, прямой, как столбик, руки с раскрытыми ладонями держит в напряжении вдоль тела, поодаль несколько человек, все в темной одежде, застегнутой на все пуговицы. Машины останавливаются, из передней выходит капитан Роганов, рослый, стройный, молодцеватый, привычно распоряжается:

– Давайте ноги разомнем. Пепеляев, отведите арестованного оправиться.

Конвойные спрыгивают со «студебеккера», за ними робко спускается щуплый японец, совсем мальчишка. Он нерешительно оглядывается, потом, сообразив, что от него требуется, отходит к обочине и, отвернувшись, мочится. Офицеры курят, переговариваются, местные японцы покорно стоят, староста что-то коротко докладывает Роганову.

– Пепеляев, подойдите с арестованным!

Молоденький японец с робостью останавливается шагах в пяти и тонкой рукой делает жест в сторону невысоких сопок с рыжеватыми обрывами. Роганов, посадив старосту в свою машину, командует:

– Поехали!

Вскоре машины свернули на узкую проселочную дорогу и замедлили ход. Загремел под колесами мост, километрах в трех от него остановились. Совсем недалеко от дороги протекала речушка, слева и справа возвышались крутолобые сопки, поросшие ельником и березником, а над всем распадком колыхалось волнистое пахучее марево. Полноватый майор воскликнул:

– Солнце-то какое, товарищи! Роскошь какая!

Не дожидаясь, разделяет ли кто его восторг, он снял хромовые сапоги, расстелил портянки из белого полотна, развязал тесемки галифе и закатал штанины.

– Вода, однако, холодна!

Все кроме японцев снисходительно улыбнулись.

Через некоторое время появились пятеро японцев, в руках они несли лопаты с короткими черенками. На значительном расстоянии они остановились, отвесив поклон. Староста доложил Роганову, что понятые прибыли. Арестованному велели показать место захоронения. В сопровождении двух конвойных он прошел по дороге метров сорок, остановился и показал рукой влево.

– Что ж, топай туда.

Японец миновал участок, засеянный горохом, и показал на заросли стеблей, с которых сыпалась белая пыльца. Конвойный чихнул.

– Ах, чтоб тебя!.. Что тут можно найти!

Арестованный показал заметное углубление. Младший лейтенант слегка потыкал железным щупом.

– Почва рыхлая!

Капитан велел расчистить площадку. Японцы сложили лопаты и быстро вырвали хрупкие стебли.

– Младший лейтенант Гуров, определитесь!

– Мы находимся, – дополнил Гуров, – в тридцати метрах от правого берега речки… Как ее? От правого берега речки Урасимы. До одинокого разрушенного дома слева – двадцать метров, до проселочной дороги – десять. Можно приступать?

– Приступайте. Пусть сам копает.

Староста взял у одного из понятых лопату, слегка загнутую, с черенком, имевшим на конце маленькую поперечную ручку, и подал арестованному. Тот затоптался в нерешительности, будто не знал, с чего начать. Стало тихо. Арестованный в перекрестье многих пар глаз копал порывисто, дергался, видно стало, как крупные капли пота покатились по его лицу.

На небольшой глубине мелькнуло что-то грязно-серое. Роганов дал знак:

Японец воткнул лопату в вырытую землю. Все увидели, как у него тряслись руки.

И тут неистово закаркало воронье. Еще не начинали копать, а они уже прилетели и примостились на сухих ветках старого вяза, на одинокой безлистой березе перелетали с места на место, парили над долиной, невнятно перекликаясь между собой.

Вдруг их появилось много, закричали они громко, яростно стали спускаться ниже, пикировали к самой земле.

– Ну-ка шуганите их! – велел Роганов.

Один из конвойных мягко перевел затвор, отставил правую ногу далеко назад, повел стволом и замер на секунду. Винтовочный выстрел грянул звонко, эхо волной покатилось по распадку, ему воплями ответила стая вспугнутых птиц. Они взвились разом, замельтешили в беспорядке. И хотя одна из них упала, как темная тряпка, между ветками ольхи и тальника, остальные не улетели совсем, а лишь удалились на расстояние, сели на дом, на ветки и продолжали раздражать людей.

Младший лейтенант надел резиновые перчатки, ступил на край ямки, сделал несколько выбросов лопатой, пошарил руками и вдруг рывком поднял труп ребенка. Труп был весь в земле, ручки и ножки его не гнулись, запрокинутая головка с личиком, черным от земли и тлена, была ужасной.

– Возьмите!

Стоявший неподалеку пожилой японец из понятых принял труп. От трупа исходил запах разложившегося тела – запах тяжелый, непереносимый. Японец с трудом держал ношу на вытянутых руках.

– Кладите вот сюда.

Японец бережно положил, а младший лейтенант вынул из ямы еще один трупик. Майор в очках открыл свой саквояж, достал какие-то инструменты, флакончики и перчатки. Он подошел к первому трупу, легко разрезал одежду и сказал:

– Мальчик.

Потом он стал пинцетом трогать кожу на лице, на тельце, на голове и диктовать старшему лейтенанту, пристроившемуся в стороне с полевой сумкой на коленях:

– На черепе имеются два дырчатых пролома, проникающие в полость черепа. Грудная клетка разрушена… Прошу уважаемую комиссию и понятых засвидетельствовать.

Понятые робко подошли. Один из членов комиссии, склонившись над речкой, полоскал рот, мыл лицо – его страшно вырвало.

Майор в очках продолжал диктовать:

– Второй труп женского пола, рост 125 сантиметров, примерный возраст восемь-десять лет, кожные и мышечные ткани в стадии разложения.

Последний, шестой труп принадлежал взрослой женщине. Майор разрезал одежду, обнажил грудь, живот, таз. Было что-то нехорошее в том, что мужчины смотрели на беззащитное женское тело, черное, страшное, с уродливо вывернутой левой рукой.

Майор продолжал:

– На черепе, в области височной кости, рубленый дефект, на шее две колотые раны, в области живота…

– Неужели это он их порешил?

– Говорят, что он.

– За что?

Пепеляев достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок бумаги.

– Хосокава Такеси, 1928 года рождения. Он, дурачок, наверное и сам не знал, за что. Спроси об этом лучше у замполита. А вот то, что этому сопляку вышка обеспечена, это уж точно. За такие дела кокнут, как пить дать… Отведи его отсюда к речке, пусть умоется.

В «виллисе» старший лейтенант стучал по машинке, капитан Роганов диктовал:

– На основании распоряжения начальника управления МГБ Южно-Сахалинской области гвардии полковника т. Елисеева от 8 августа 1946 года комиссия в составе главного судебно-медицинского эксперта УМВД младшего лейтенанта Гурова, начальника следственного отдела УМГБ Южно-Сахалинской области капитана Роганова, помощника военного прокурора ДВО гвардии майора Чаповского, помощника начальника следственного отдела УМГБ по Хабаровскому краю майора Владимирова, переводчика УМГБ Южно-Сахалинской области Вторушина и понятых деревни Мидзухо Холмского района Теппо Итидзо, Манабэ Такамаса, рождения 1905 года, Сато Киндзо, 1882 года, Судзуки Синчаро, 1929 года, Анабэ Сикодзи, 1908 года, в окрестностях деревни Мидзухо Холмского района должны произвести раскопку ямы, в которой предположительно зарыты трупы корейцев, убитых в 1945 году. Место указано японцем Хосокава Такеси, рождения 1928 года. В 14 часов по местному времени комиссия приступила к работе…

Подошли понятые со старостой, стали как вкопанные, слушали пулеметную дробь машинки. Так же молча выслушали то, что зачитал им переводчик, по очереди нарисовали иероглифы против своих фамилий.

В отдалении стоял пожилой японец. Завидев на себе внимание кого-либо из офицеров, он низко кланялся.

– Спросите у старосты, что ему надо, – велел переводчику Роганов. Староста тут же доложил:

– Это отец арестованного. Он просит у господина начальника разрешения передать арестованному снедь и белье.

– Любопытно! – воскликнул капитан. – А ну-ка зовите его сюда.

Японец сообразил, от кого зависит удовлетворение его просьбы. Он стал низко кланяться Роганову и что-то говорить.

– Он благодарит господина начальника за то, что к нему проявляет внимание. Он просит разрешить передачу сыну.

– Арестованного ко мне!

Взоры всех присутствующих сосредоточились на предстоящей встрече. Сын остановился и поклонился отцу. Он не поднял глаз, не произнес ни слова. Отец молча ответил поклоном.

– Проверьте содержимое передачи.

– Запрещенных предметов не обнаружено.

– Передайте. А теперь я задам отцу вопрос. Скажите, Хосокава Хироси тоже ваш сын?

Не дослушав перевода, старик с поклоном повторил имя сына.

– Ясно. Так пусть ответит, как он воспитывал сыновей, если оба стали убийцами? Третий раз приезжаем трупы выкапывать – это ваши сыновья побоище тут устроили!

Японец внимательно выслушал переводчика, потом запрокинул голову и долго молчал, собираясь с мыслями. Наконец он заговорил, растягивая слова. Переводчик передал:

– Воспитывал он своих сыновей правильно, но от властей поступил такой приказ, чтобы убить корейцев. А если бы такого приказа не было, его сыновья никогда бы ничего плохого не сделали.

– Ну, такую песню мы уже слышали. Выходит, если бы поступил приказ зарезать родного отца, они бы его зарезали? Ладно, пусть думает как хочет. Спросите, что хотел бы он сказать своему сыну?

Японец снова заговорил. Сын на мгновение поднял глаза.

– Наставляет, чтобы сын на следствии говорил правду.

– Похвально. Что хочет сказать сын отцу?

Молодой японец тихо произнес несколько слов.

– Он не знает, что надо сказать.

– Все, – подытожил капитан Роганов. – Лирическая часть закончена, психологический опыт не удался. Переводчик, поблагодарите старосту и понятых.

Заключение.

На основе данных, добытых при исследовании вырытых из ямы трупов, отвечая на поставленные следствием вопросы, прихожу к следующему заключению:

Все шесть трупов убиты в одно время, на что указывает однородность процесса разложения трупов… Давность убийства вышеуказанных шести трупов не превышает 10-11 месяцев, то есть совершение убийства можно отнести к августу месяцу 1945 года.

По наличию множественных переломов костей у всех исследованных трупов, а также по наличию множественных ран на телах убитых оружие при убийстве применялось тупое, колющее и острорежущее… все убийства носят характер зверств.

…Трупы зарыты без соблюдения каких-либо правил при захоронении, то есть трупы убитых были брошены в яму с целью скрыть следы преступления.

Главный судебно-медицинский эксперт ДВО гвардии

майор медицинской службы Гудков.

Деревня Мидзухо

и некоторые ее обитатели

На выходных мы семьей отправились в путешествие на машине в Курскую область, навигатор повел нас по Киевскому шоссе. В районе брянской области по пути мы заметили указатель на мемориальный комплекс Хацунь. В дороге у нас было время посмотреть в интернете, что это за место. И то, что мы узнали, заставило содрогнуться, как и от любой информации об ужасах Великой Отечественной войны. И на обратном пути мы решили непременно посетить данный комплекс. Из-за сильного впечатления, которое произвело на меня и всю мою семью это место, я и решила сразу же написать этот пост.

Свернув направо с трассы (по направлению к Москве) мы оказались на дороге среди густого леса. Вся атмосфера была пропитана звенящей тишиной, казалось, сама природа хранит молчание в память о трагедии, разыгравшейся здесь в октябре 1941 года.

Немного истории.

Хацунь – деревня Карачевского района Брянской области. Возникла она в 1920-е годы в 7 км к северу от села Верхополье, в 9 км к югу от посёлка городского типа Белые Берега. В начале 20 века в Хацуни стояла всего одна хата и жил в ней единственный поселенец Анатолий Яшкин. Затем «подтянулись» еще две семьи – Стефана и Афанасия Кондрашовых. Изначально Кондрашовы жили примерно в двух километрах от Хацуни, в деревушке «Губановы Дворы», которая насчитывала 7 хат. У Стефана Ивановича Кондрашова было много деток в доме: Полина, Татьяна, Иван, Мария, Павел, Дмитрий. А вот земли под огородом было маловато. Тогда Стефан с братом Афанасием наведались в гости к Афанасию Яшкину, который в свою очередь был человеком приветливым и гостеприимным. Вскоре братья Кондрашовы построили там два домика, а рядом с ними посадили картофель, морковь, свеклу, лук, капусту и прочие огородные прелести для зимнего прокорма семей. Так и родилась эта деревушка, наречённая загадочным именем Хацунь.
Вскоре начали вырастать другие хаты: родственников Стефана и Афанасия Кондрашовых, а к 1941 году деревня насчитывала уже 12 домов и около 50 жителей.

Трагические события 41.

К осени 41-го территория Брянской области была практически полностью оккупирована фашистами. Брянск сильно бомбили, и жители, в спешном порядке покидавшие город, искали укрытия в лесах. Те, кому не хватало места в деревенских домах, строили землянки и шалаши. Хацунь, по мнению краеведов, является первой полностью уничтоженной немцами деревней в стране. Здесь прошла немецкая "репетиция" по уничтоженрию русского народа в соответствии с планом "Ост". Каратели действовали по установке - за одного убитого немца убивать по сто русских.

История трагического дня.

24 октября 1941 года, казалось, тоже будет днём таким, как и все предыдущие 19 с приходом немцев к Хацуни. Но неожиданно в деревне появилось несколько красноармейцев, выходивших из окружения. Жители указали им на пустую избу и посоветовали переночевать там, а в огороде накопать картошки, чтобы поесть. В свой дом никто бы их не позвал, потому что немцы предупредили всех жителей о том, что накажут каждого за содействие советским военным, но и гнать своих не позволила бы совесть.
Всё бы ничего, да только именно в тот самый момент, когда красноармейцы находились в хацунской хате, через деревню трое немцев вели шесть военнопленных. Красноармейцы бросили в фашистов две гранаты и завязали небольшой бой. Два немца были убиты, а вот третий, раненый, скрылся в лесу. Красноармейцы, не представляя, что теперь грозит маленькой деревне, покинули её. А уже 25 октября карательный батальон вошёл в деревушку…

Тут я хочу немного отойти от темы и рассказать о Евгении Петровиче Кузином, уроженце села Приютово, что в 5 км от Хацуни. Евгений Кузин – журналист, писатель, поэт, автор книги "Хацуньская исповедь". Человек, который всю жизнь посвятил изучению хацунской трагедии. Началось все с того, что в начале 70-х годов Кузину, тогда корреспонденту районной газеты, один из местных руководителей передал список из нескольких десятков имен расстрелянных в Хацуни людей. Именно благодаря Е.П.Кузину удалось узнать многие фамилии расстрелянных в Хацуни, именно он собрал воспоминания очевидцев трагедии – жителей окрестных поселков, многих из которых уже нет в живых. Его книга, в которой рассказывается о трагедии деревни, была издана небольшим тиражом и не оставила равнодушными ее читателей. Во многом, благодаря работе Евгения Кузина, брянские власти возобновили реставрацию мемориала и восстановили его до того вида, что сейчас мы можем увидеть при посещении.

Мне было тогда 5 лет. Помню, как немцы в 6 утра двигались через нашу деревню в сторону Хацуни. А на следующий день мы узнали, что Хацунь расстреляли…

Наутро, 25 октября, фашистские каратели окружили плотным кольцом Хацунь и начали выгонять жителей на середину деревни, выстраивать у глубокой дорожной канавы, а напротив пулемет установили, - рассказывает в письме Е.Кузину Василий Кондрашов (уроженец Хацуни, призванный в армию в 1937 году и избежавший расстрела) о собственных воспоминаниях и воспоминаниях брата Сергея. – Многие люди были босы, раздеты, на руках держали маленьких детей…Шестимесячную Нину Кондрашову проткнули штыком прямо в люльке, а семнадцатилетнюю Нину Яшину, обнаружив у нее какую-то вещь убитого красноармейцами немца, прибили гвоздями к воротам. Карательная операция началась в 10 утра. Всех согнали на окраину села, где уже по периметру стояли пулеметы. Первыми пали под пулями фашистов лесник из урочища «Гвозды» Герасим Тарасов и лесник Висельского кордона Михаил Кондрашов. Затем немцы открыли огонь из пулеметов и автоматов по толпе. Каратели не щадили никого: раненых добивали штыками, прикладами. Никто не должен был остаться в живых. Убито было 318 мирных жителей. Расстрел продолжался несколько часов. Тела расстрелянных пролежали под открытым небом около двух недель. Немцы запрещали хоронить погибших в назидание жителям окрестных деревень. Николаю Семенякину об этом рассказывал отец. По его словам, в Хацуни знали о готовящейся карательной операции и даже пытались спастись.

"Их предупредили, что будет расстрел, и вся деревня ушла в лес, а утром же надо скот кормить, коров доить, и они вернулись, а тут карательный отряд", - рассказал Николай. Но несколько человек всё-таки сумели спастись. Так, в живых остался дядя Василия и Сергея Кондрашовых – Афанасий Иванович. Он был ранен в плечо и голову, потерял сознание, и его «признали» немцы мертвым. От него-то братья и узнали подробности расстрела, где были убиты их отец, мать и 11 братьев и сестер.

Вдруг – рокот немецкого пулемета… Отец, прижав левую руку к груди, повернулся лицом к детям, что-то прошептал и упал рядом с мамой, - пишут Василий и Сергей Кондрашовы.

Также спасся 14-летний Женя Кондрашов, от которого о трагедии в Хацуни узнали в деревне Осиновые Дворики. Скрылся от преследователей и Афанасий Акулов, колхозный бригадир. Правда, во время побега от карателей Афанасий Васильевич был ранен.
Но повезло совсем немногим. Даже тем, кто пытался спрятаться, не удалось перехитрить оккупантов. Так, страшная участь постигла местного гармониста Михаила. Он с женой и ребенком спрятались в подвале. Когда из соседних деревень пришли люди хоронить погибших, то эту семью так и нашли в подвале, на корточках: они все пулями были изрешечены.

Из Документа в федеральном архиве - военном архиве во Фрайбурге под шифром
BA-MA, RH 26-56 / 21b, Приложение 177:

«…Командиры:
Старший лейтенант Эйлеманн, лейтенант Хефел, унтер-офицер Глезер.
Задание:
Поиск и освобождение 3 членов батареи, обыск места, арест всех людей и их расстрел.
На пути к месту действия группа Хефеля на пункте 3 нашла 13 казацких оседланных лошадей с 2 охранниками. Охрана сообщила, что остальные ушли на восток. Оба солдата были взяты с собой, окрестность была осмотрена, лошади были оставлены примерно в 600 м на дороге. Группа Хефеля маршировала дальше к деревне Хацунь.
Деревня - не закрытое поселение. Поселение разделено на северную и южную половину. Каждая часть может рассматриваться, как самостоятельная деревня.
Группа Эйлеманна производила зачистку южной деревенской части и при пункте 2 находила 3 тела пропавших без вести накануне солдат. Все 3 были убиты. Можно было установить, что один из них был ранен, в то время как оба других и раненый тоже имели по одному выстрелу в голову с близкого расстояния. У 3 трупов были сняты сапоги и чулки, у одного отсутствовали так же брюки и пальто. Ценные предметы и деньги были похищены. Было задержано еще несколько советских солдат, которые находились в домах. При обыске домов было установлено, что в домах скрывалось оружие и боеприпасы. При этом женщины непонятными жестами пытались отвлечь наших солдат от схронов оружия и вели их в те помещения, где никакого оружия не было спрятано. Скрытое в домах оружие и боеприпасы уничтожались. Группа Хефеля в северной части деревни освободилась, так как выяснилось, что жители северной части не принимали участия в нападении. Также в их домах не было обнаружено оружия.
В то время как группа Эйлеманна прикрывала южный район и производила зачистку окрестностей, лейтенант Хефель от старшего лейтенанта Эйлеманна получил приказ расстрелять жителей, так как они поддерживали нападение в предыдущий день, а также скрывали оружие в этот день.
Были расстреляны: 68 мужчин, 60 женщин.
Так как у большинства детей был средний возраст от 2 до 10 лет, было решено не предоставлять их самим себе. По этой причине все дети были расстреляны. Их было 60.»

Вот этот леденящий кровь приказ с жуткой припиской о том, чтобы не оставлять в живых детей в возрасте от 2-10 лет, дабы они впоследствии не были предоставлены сами себе((.

Первые дни после трагедии.

«Женя прибежал испуганный, весь дрожит. Забрался на печку и говорит: «Кап, а Кап, маму твою расстреляли». Капка сразу раскричалась, а Женя говорит: «Не кричи. Всю Хацунь расстреляли. И тетю Нюру с Толиком расстреляли. Всех...».

Воспоминания Лидии Васильевны Иноземцевой,
жившей в деревне Осиновые Дворики (в 2 км от Хацуни)
(из книги «Хацунская исповедь» Е.П.Кузина, 2007):

Когда жители окрестных деревень узнали о случившейся страшной и трагедии, боялись, что их постигнет та же участь. Поэтому в течение 3 дней в Хацунь никто не осмеливался даже ступить ногой. И только через две недели состоялось захоронение убитых мирных жителей.
По воспоминаниям Лидии Иноземцевой: «Я ходила хоронить хацунцев… Рыли мы большие могилы, укладывали убитых рядами, узелки их – тоже. Только некоторых в отдельных могилках родственники хоронили».
Около года избы оставались пустыми, только иногда заходили в них возвращавшиеся с боевых операций партизаны.
Через год после трагедии, в 1942 году, немцы сожгли Хацунь дотла. По-видимому, это было сделано для того, чтобы русские солдаты не находили там укрытия и пристанища.

Дальнейшая судьба Хацуни в послевоенные годы.

Начиная с 1944 года в Хацунь начали приходить люди из соседних деревень, решившие поселиться тут.
Захоронение погибших сначала было огорожено деревянным штакетиком, а в семидесятые годы прошлого столетия здесь была поставлена металлическая изгородь и открыт памятник «Скорбящая мать».

В те годы в Хацунь часто приезжали жители Брянска, Карачева, Белых Берегов и других населённых пунктов, учащиеся карачевских и брянских школ, но с годами это случалось всё реже… Могила жертв той страшной трагедии пришла в запустение, на ней не было даже холмика. Всё поросло травой и бурьяном...

10 сентября 2002 года глава администрации Карачевского района Вячеслав Ильич Кондратов издал распоряжение № 476 о создании творческой группы по подготовке проекта реконструкции хацунских захоронений. В неё вошли представители общественности района и руководители отдела администрации.
За эти годы был создан сам проект, собраны пожертвования, выделены средства из государственного и областного бюджета. В 2009 году начались работы по полной реконструкции мемориала. Открытие обновлённого мемориального комплекса состоялось 25 октября 2011 года - день 70-летия хацунской трагедии. В торжественном мероприятии приняли участие Председатель Правительства Российской Федерации Владимир Путин, полномочный представитель Президента Российской Федерации в Центральном федеральном округе Олег Говорун, делегации соседних регионов России, Украины, Белоруссии, Германии и других государств, общественных организаций.
Сегодня мемориал «Хацунь» включает в себя не только монументальное здание музея, но и 28 гранитных стел (по количеству районов Брянской области с высеченной на них информацией о жертвах фашизма в каждом районе), Стену Скорби, могилу мирных жителей с именами 318 погибших, братскую могилу красноармейцев, скульптурную композицию работы Александра Ромашевского (старик, закрывающий собой женщину, которая, в свою очередь, закрывает собой ребёнка), а так же часовню.

Немного про музей.

Музей, по задумке создаталей, разделен на две части. Верхняя, светлая, рассказывает о жизни до военного времени. Быт довоенного времени представляют люлька, прялка, рушники, орудия труда. Экспозиция собиралась по крупицам, поскольку от деревни буквально не осталось и следа, лишь могила 30 метров длиной и 6 шириной. Местные жители помогали в создании музея - собирали сохранившиеся предметы обихода, отыскивали пистьма и прочие документы. Также через родственников жителей удалось найти редкие фотографии хацунцев.

Нижняя же часть музея темная. В картинах брянских художников, документах, письмах и фотографиях рассказывает о трагедии Хацуни и других деревень, повторивших ее судьбу. Вместо окон - витражи с изображением лиц и рук людей, объятых огнем. В экспозиции размещены сделанные немцами фотографии публичных казней и расстрелов, расстрельные списки, где больше половины перечисленных - женщины и малолетние дети. Слезы сами катятся из глаз от увиденного. Очень тяжелое впечатление от увиденного. В зале музея толстая книга-тетрадь, наполненная отзывами неравнодушных посетителей.

Имена опознанных жителей увековечены в гранитных надгробиях.

Вот такая история конкретного места в брянской области, существование которого прервала страшная война(. Надеюсь, если кому-то будет по пути, так же как и нам, то, по-возможности, то загляните почтить молчанием память стертой с лица земли деревни...

И завершить этот рассказ я хотела бы стихотворением Г.А. Петровой (Барановой), жительницы брянской области:

Та же улица, та же дорога,
Только скорбью покрыто лицо,
Что не встретит никто у порога,
Невозможно зайти на крыльцо.
Та жестокость не канула в лету –
Многих жизней оборвана нить.
Не взываем мы больше к ответу,
Призываем лишь память хранить!
По Хацуни фашисты сновали,
Неожиданно враг налетел!
На воротах девчонку распяли,
Остальных увели на расстрел.
И в канаве утром туманным
Добивали штыками людей.
Посчитали расправу гуманной.-
Малолетних сгубили детей!
Обелиски: лампады под крышей,
Журавли сквозь огонь и сквозь дым.
Я прошу вас, пожалуйста, тише
Скорбно колокол плачет по ним.

ps. прошу прощения у пользователей за это добавление. Я указала источники доп.информации и некоторых фото, но они не отображаются в тексте. А один источник на самом сайте-информаторе просят делать активной ссылкой. Добавляю ее: http://www.kray32.ru/karachevskiy003_01.html

Хатынь — бывшая деревня Логойского района Минской области Беларуси — была уничтожена фашистами 22 марта 1943 года.

В день трагедии недалеко от Хатыни партизанами была обстреляна автоколонна фашистов и в результате нападения убит немецкий офицер. В ответ каратели окружили деревню, согнали всех жителей в сарай и подожгли его, а тех, кто пытался бежать, расстреливали из автоматов и пулеметов. Погибли 149 человек , из них 75 детей в возрасте до 16‑ти лет. Деревня была разграблена и сожжена дотла.

Трагическая судьба Хатыни постигла не одну белорусскую деревню. Во время Второй мировой войны .

В память сотен белорусских деревень, уничтоженных немецко‑фашистскими оккупантами, в январе 1966 года было принято решение о создании мемориального комплекса "Хатынь" .

В марте 1967 года был объявлен конкурс на создание проекта мемориала, в котором победил коллектив архитекторов: Юрий Градов, Валентин Занкович, Леонид Левин, скульптор — Сергей Селиханов.

Мемориальный комплекс "Хатынь" включен в государственный список историко‑культурного наследия Белоруссии.

Материал подготовлен на основе информации РИА Новости и открытых источников

На следующий день после моего приезда в Волковыск Марина и Слава показали мне Мемориальный комплекс «Шауличи», расположенный в девяти километрах от города.


«Шауличи»– один из крупнейших памятников Беларуси, напоминающий о горькой судьбе «огненных деревень». Во время карательной операции 7 июля 1943 года немцы расстреляли здесь 366 человек, в том числе 120 детей.

До войны Шауличи входили в состав Польши и были зажиточной, красивой и чистой деревней, состоявшей из 77 дворов, где жили 94 семьи. За порядком здесь строго следили, а по обе стороны мощеной булыжником деревенской улицы росли вишни и сливы. Весной, когда зацветали сады, вся улица одевалась в белый цвет. На средства генерала Гурецкого в Шауличах начали строить школу – двухэтажную, с большими окнами. Достроили её уже при Советах. Напротив школы стояла ветряная мельница, выстроенная тоже на средства генерала.
Поводом к расправе с мирными её жителями стало убийство главного врача Волковысского повета доктора Мазура приходившегося шурином шефу белостокского гестапо. Мазур состоял в нацистской партии и люто ненавидел поляков. Очень много людей с его помощью арестовало гестапо, а других он помог отправить в Германию на каторжные работы. Кто убил его - советские партизаны или подпольщики Армии Крайовой так и осталось до конца невыясненным. Но прибывшие на место происшествия немцы с помощью овчарки по следам вышли к деревне Шауличи, где осведомительница, местная немка, бывшая учительница местной школы, вышедшая замуж за шауличского парня по фамилии Коженевский, сообщила, что в деревню приходили трое партизан.
Приказ об уничтожении Шауличей мог поступить только из Белостока, административного центра «Бецирк Белосток» – округа Белосток, в который входил и Волковысский повет. На тот момент шефом Белостокского гестапо был доктор Зиммерманн, который приказал провести акцию возмездия именно в этой деревне. Обо всех экзекуциях или о ликвидации целых деревень решение принимал стандгерихт или суд гестапо. Так было и в этом случае. В тот день на суде председательствовал сам шеф гестапо Зиммерманн, а его асессорами были Лотхар Геймбах и Вольфанг Эрдбрюгер. Вынесли приговор о ликвидации всей деревни. Руководство данной акцией поручили Геймбаху.
При планировании акции по уничтожению деревни, немцы позаботились и об имуществе крестьян. Из рассказа жителя Волковыска Казимира Степановича Дуды, 1919 г. рождения:
"Утром 7 июля к нам в деревню Войтковичи нагрянули немцы и приказали солтысу без промедления организовать двадцать лошадей с повозками. На каждую подводу по два человека сопровождающих – хозяин лошади и помощник. Помощникам приказали прихватить с собой лопаты. Куда и зачем, не объяснили – не положено, а только указали ехать по направлению к деревне Шауличи. За деревней Бискупцы обоз присоединился к ожидавшим бискупицким мужикам. Перед Шауличами обоз встретил полицейский Обухович. Шауличи уже были окружены тройным оцеплением из немцев и полицаев. Обухович провёл подводы через цепь из солдат, и обоз въехал в деревню. Деревня как вымерла – не видно было ни одной души. К этому времени всех её обитателей немцы согнали в два обширных гумна на окраине: мужчин в одно, женщин с детьми в другое. Всех обозников распределили возле покинутых людьми хат и приказали выносить из помещений продовольственные припасы, добротную одежду, постель. Всё укладывать на подводы.
Ко мне подошёл сам Обухович.
– Ты один? – спрашивает у меня.
– Один.
– Я посмотрю по подводам, может, у кого лишний человек имеется, то подошлю к тебе.
Поднявшись на ступеньки крыльца назначенного мне дома, я неожиданно увидал возле гумна лежащего в борозде картофельного поля человека. Вокруг никого не было видно, и я осторожно подошёл к нему.
– Вставай! – говорю затаившемуся мужчине. – Тебя здесь хорошо видно. Немец прочесывать деревню начнёт, застрелит!
Послушался, встал. Молчит.
– Поможешь мне вещи выносить. Если что – ты мой помощник из Войткович. Считай, тебе крупно повезло, что я оказался без помощника. Если что, вместе и выберемся из Шаулич. Что у вас случилось? Что немцы задумали?
– Да я и сам не знаю! Говорили, что вчера по дороге на Волковыск партизаны убили немецкого офицера. Что с нами сделают, не знаю.
Принялись за работу. Насыпаем в мешки зерно, картошку, перенося всё это с гумна на подводу. Домашнюю скотину уже до нас забрали другие. Подходит Обухович. Увидал, что я не один, спрашивает:
– Ну что? Пришёл твой помощник?
– Пришёл! – отвечаю.
– Хорошо! Работайте!
– Ну, вот! Видишь! – говорю своему «крестнику», как только отошёл Обухович. – Даст Бог, и живыми останемся! Как хотя тебя зовут?
– Паремский Тадик. – по возрасту, примерно, такой как я.
– Пошли, Тадик, в дом за твоими вещами! – собрали кое-какую одежду, домотканые простыни, полотенца, подушки, одеяла. Всё, что приказали. Проверят, и если что оставили – могут наказать.

Когда повозки были загружены, нас проводили за оцепление и остановили. Ждём. Я посоветовал Тадику:
– Возьми с воза лучшую одежду и переоденься, пока есть возможность. Тем более, что это всё твое. Он так и поступил – надел сапоги, пиджак, куртку.
В это время немцы ожидали пока шауличские мужики выкопают ямы для могил. Догадывались ли мы, какая судьба уготована для Шаулич и их жителей? И да, и нет. Каждый из нас надеялся, что большинство семей отправят в Германию на работы, и если расстреляют кого-то, то только для устрашения. Все мы прекрасно знали приказ немецких властей, что за убитого в деревне или возле неё немецкого солдата будет расстреляно шесть человек заложников. Но того, что случилось спустя полчаса, никто и представить не мог.
В гумнах, где заперли людей, широкие двери для въезда лошади с телегой всегда делались со стороны улицы. Сбоку, в торце, оставлялись узенькие двери для запасного выхода. Через них и начали выводить наружу людей. Груженый обоз стоял метрах в 300 от вырытых ям, и нам со стороны было хорошо видно, как происходила та жуткая акция по уничтожению людей. По обе стороны приговорённых к смерти жителей Шауличей стояли солдаты с автоматами в руках. Скорбный земной путь заканчивался возле ямы. Не вырвешься. Не убежишь. Даже если бы и вырвался, то через тройное оцепенение не проскочишь. Даже курица не смогла бы вырваться из обречённой деревни, не то, что человек.
Как только человек подходил к яме, раздавалась короткая автоматная очередь, и тело падало на дно. Не все погибали сразу. Падали в могилу и раненые, но их не добивали – следующие тела надёжно прикрывали и мёртвых, и пока ещё живых. Через час всё было кончено. Мужикам из обоза велели взять лопаты и идти закапывать могилы. Когда подошли к краю ям, перед нами открылось страшное зрелище. Недобитые люди, лежавшие внизу, пытались выбраться наверх, к жизни, но, придавленные сверху тяжёлой массой мёртвых тел, лишь шевелили трупы. Казалось, мертвецы подымаются из могил. Вместе с тем могилы не молчали, а стонали. Как будто стонала сама земля.
От увиденного и услышанного многие мужчины попадали в обморок. У других просто не подымалась рука взять лопату, зачерпнуть землю и бросить её в шевелящуюся массу из людской плоти. Редко у кого по щекам не катились слёзы. Среди немецких солдат были и поляки, призванные в армию из Познани – они тоже плакали. Видя всё это, немецкий офицер что-то скомандовал солдатам, и те оттеснили нас в сторону. Лежащих в обмороке мужчин оттащили свои. Эсэсовцы с черепами-эмблемами на пилотках закинули автоматы за спину и взялись за лопаты сами. Нагревшаяся от солнца земля с лёгким, почти неслышным шуршанием падала на ещё не успевшие остыть тела. Я видел, с каким трудом удавалось сдерживаться и не выдать себя Поремскому. Перед ним лежали в общей могиле вся его семья, все соседи, все друзья детства, все жители Шаулич. И он сам должен был лежать среди них. Представить такое и выдержать мог только человек с крепкими нервами. Присыпав трупы на штык лопаты, эсэсовцы передали инструмент мужикам. От колыхания тел тонкий слой земли потрескался, просыпался вниз, обнажая мертвецов. Стараясь не глядеть туда, люди начали засыпать могилы…
Когда, наконец, землю перекидали, мужикам приказали вернуться к обозу. Трое немцев с ракетницами в руках пошли по обезлюдевшей деревне. Выстрел – и зажигательный заряд влетал в открытую дверь или окно хаты. Шауличи были зажиточной деревней, и почти все хаты в ней крылись не соломой, а жестью, и потому лишь через некоторое время пламя разгоралось и вырывалось наружу. Зато крытые соломой гумна вспыхивали моментально, как порох, выбрасывая вверх миллионы искр и как бы салютуя погибшим хозяевам".

После кровавой расправы деревня так и не возродилась. На ее месте возведен мемориал, к 70-летию Победы он был полностью обновлен. Во время масштабной реконструкции установили более 40 деревянных срубов – символов сожженных домов, обелиск, гранитные плиты и памятные таблички с именами погибших жителей, заложили аллею Славы.


Стела с именами погибших

Общая могила

Фрагменты срубов на местах соженных домов

Колокол памяти

Запомню имя лиха.
Огонь сжимает в круг.
Зашедшихся от крика.
Напуганных старух

И вопли, не стихая,
И детский плач и гам.
Вонзаются штыками
Под сердце старикам.

И вдруг под лай собачий
И блеянье овец
Сердце прошил горячий
И гибельный свинец
Сгорели ярче воска
В сарае стар и млад.
Над пепелищем вёски
Так долго тлел закат.

Теперь вокруг Шаулич
Крапива и бурьян.
Трава сквозь камни улиц-
Как память старых ран.

Да с верой и любовью
Фундаменты с плеча
Кропит нетленной кровью
Бездомной молочай.

Вглядитесь в эти лица. Жители Шауличей хотели спокойной мирной жизни. Но политики решили иначе...

Семья с деревни Шауличи (Паремские?)

Регина Паремска

Ирина Далковская

Схема расположения жилых и хозяйственных построек деревни Леоново, исчезнувших во время войны (нажмите для увеличения).

Теперь мы многое знаем благодаря этой женщине и её семье. Знаем о том, что единственный уцелевший в пожарищах войны и сохранившийся до нашего времени в деревне Леоново дом - это бывший дом семьи Тиксовых – Ивана Ивановича и Марии Васильевны. На лопасненскую землю, в деревню Бегичево, они приехали из далёкой Эстонии ещё до революции, чтобы батрачить у помещика Голяшкина, и осели здесь навсегда. Этот, совсем ветхий дом, в котором ныне проживает Мария Григорьевна Федотова (Короткова), и сам по себе является сегодня исторической реликвией, дошедшей до нас. Его стены и поныне хранят память о войне – застрявшие в брёвнах пули, осколки мин и снарядов.

Из рассказа Елизаветы Ивановны стало известно, что до войны деревня Леоново состояла из нескольких слободок с интересными названиями – Градская, Заречка, гора Булычёвых - и в народе называлась Раскидаевка. Совсем забытое сегодня название деревни!

Теперь знаем мы и о трагической судьбе раненного офицера, предположительно – капитана Афанасьева, начальника штаба 1316 стрелкового полка 17-й стрелковой дивизии народного ополчения Москвы, зверски замученного фашистами 15 ноября 1941 года, но ничего не сказавшего оккупантам, несмотря на пытки. Знаем также и о том, что до начала боёв 14-15 ноября 1941 года деревня Леоново уже горела, будучи в нейтральной полосе. Причём подожгли её не немцы. Об этом и других свидетельствах рассказывалось в статье «Война и колхозы».

Факт поджога деревни в условиях отсутствия на тот момент активных боевых действий между противоборствующими сторонами вызвал особый интерес и по нему были проведены дополнительные архивные исследования, давшие неожиданный результат. Но обо всём по порядку.

Для начала предоставим слово самой Е.И. Дмитриевой, отметив, что тогда в Леонове немцев не было, они появлялись лишь наездами. Елизавета Ивановна так рассказывает об этом:

«Мы утром прятались от фрицев, а вечером наши разведчики из Хоросина и Растовки приходили… Тунаево и Марково были уже оккупированы. … Горит деревня Леоново. На слободе Заречка – восемь домов, два дома на горе Булычёвых и два дома на Градской слободе. Всего сгорело 12 домов. Сгорели бы все, да поджигателей – двух пастушков, пасших летом наши стада, - прогнал Виктор Фёдорович Иванов. Их подговорила К.И. Пашутина на такое неблагодарное дело... Не разъяснив жителям толком, их обманули, сказали, что будет сильный бой, что их дома сгорят. Люди испугались, побросали всё и убегали, как говорят, в чём мама родила. А возвращаться некуда – пепелища. Тогда немцы и заняли деревню, а в ней оставалось еще 9 домов до наступления 14 ноября 1941 года».

На схеме, предоставленной Е.И. Дмитриевой, отмечены дома, сгоревшие до и во время нашего наступления 14-15 ноября 1941 года. В пояснениях к схеме указаны фамилии семей, пострадавших во время пожаров.